Книги

Открытие за открытием, ослепительная новизна и совершенно сумасшедшая свобода в словоупотреблении. Текст переливается цветом, как мокрая смальта, попавшая в световой луч. Напряжение этого письма – между превращением и преображением.
Кажется, он на скрещении самых важных проектов, открывающих начала мира – от заоблачной Вавилонской башни до распластавшегося под землей Большого адронного коллайдера.
Алексей Парщиков

Текст Соловьёва: Сон и Эрос, братья смерти. Метаморфозы Овидия в Крыму. Внутреннее кино, как «Книги Просперо» Гринуэя и «Лабиринт Фавна» Гильермо дель Торо. Текст разрушается и созидается на глазах читателя. Этому потоку речи следует отдаться, вынырнуть придется через много километров, уже при впадении в море.
Елена Фанайлова

Понятие «современный художник» – абсурдно. Поэт всегда прошлое своего настоящего.  Фраза «победа за нами» – буквальна. Эта победа всегда трусливо прячется за спинами нашей гибели. Личная задача художника – понимая это, быть-таки счастливым. Соловьёв гибнет на наших глазах, источая счастье, нежность и младенческое удивление тому, что с ним происходит. И его поэзия – это наше будущее прошлое, и никак иначе.
Виталий Кальпиди

Соловьев пишет на незнакомом нам русском языке, пишет так, как будто ему не хватает воздуха или как будто воздуха слишком много, захлебнешься. А а главный герой — не условный «я», не «она», не «мы», а дар речи.
Ксения Рождественская

У сфинкса этой поэзии торс быка, лик женщины, кошачьи лапы и крылья цыганского ангела. Стоит он на перепутье между Индией, Крымом, Европой и Россией, спиной к рациональному миру, лицом к внесловесному истоку.
Андрей Тавров

Это нужно читать, закрыв глаза, с расстояния, вжатого в ноль. В современной литературе такой взгляд – не в себя, а в глубь другого – настолько редок, что воспринимается как откровение.
Галина Ермошина

Есть такой литературоведческий термин – «пристальное чтение» (close reading). Применительно к Сергею Соловьёву следовало бы изобрести родственный ему – «пристальное письмо». Устройство его таково, что требует навести на резкость вещи и переживание мира, обычно расфокусированные, существующие на размытой границе нашего сознания. Это особенно верно для «последних» вещей, именно они от нас дальше всего (близость, любовь, смерть).
Александр Скидан

Если некто сообщает, что Бог умер, – то с Богом-то всё в порядке, раз его отсутствие замечено. За этим-то на свете Соловьёв и есть: он закрывает недостачи своим письмом. Он — взрослый. И просто говорит о своем королевстве.
Андрей Левкин

Проза поэта Сергея Соловьёва – это стилистическая воронка, в которую нас затягивает, как корабль Одиссея, водоворотом самой речи. Автор «водит» читателя, как мист в Элевсинских таинствах. Эта проза – «трудное счастье», которое испытает, надеюсь, каждый верящий в эпикурейство языка в духе Сосноры и Мандельштама. Как и любой, кто странствует по карте воспоминаний, а точнее, состояний вместе с Джойсом по Дублину, например, или с Дарреллом по Александрии. Или путешествует по Африке с натуралистом Бремом. Это проза – в буквальном смысле – культовая: своеобразный митраизм. Когда, как в Элевсине, выходишь – и видишь Солнце.
Илья Кутик

Соловьёв – поэт уникальных состояний с гениальным внутренним прочтением. Например, поэма о том крымском парне, спятившем от одиночества, который вдоль моря идет в Евпаторию с наряженной елкой к несуществующей дочери и возвращается с прозрачным ребенком в руках.
Александр Иличевский

Он пишет о любви так, как если бы то была смерть, и о смерти – как о знакомой оленихе.
Борис Кузьминский

В словесной живописи Соловьёва всё необычно, особенно. Порой напоминая символизм начала ХХ века.
Василий Аксенов

Экспрессивное, аристократическое письмо.
Андрей Вознесенский

То, что делает Соловьёв, ни на кого и ни на что не похоже, и никуда не втискивается – ни в ожидания, ни в представления. Потому и обречено в литературной текучке на отталкивание. Это письмо держится не на уловках, придуманных романистами, а на чуде слова и чувстве счастья.
Михаил Шишкин